Представление о Москве, как о Т. Риме, сложилось среди русских людей XVI в. на почве политических и религиозных воззрений, в связи с явлениями общеевропейской истории. Основная его мысль — преемство наследования московскими государями христианско-православной империи от византийских императоров, в свою очередь наследовавших ее от римских. Ход развития этой идеи можно представить в следующем виде. Величие древнего Рима, мощный рост и обширные размеры его территории, вместившей почти все известные тогдашнему миру страны и народы, высокая степень культуры и успехи романизации породили в современниках убеждение в совершенстве и незыблемости созданного порядка (Рим — вечный город, urbs aeterna). Христианство, восприняв от языческого Рима идею единой вечной империи, дало ей дальнейшее развитие: кроме задач политических, новая христианская империя, как отражение царства небесного на земле, поставила себе задачи религиозные; вместо одного государя явились два — светский и духовный. Тот и другой связаны органически неразрывными узами; они не исключают, но взаимно дополняют один другого, будучи оба двумя половинами одного неделимого целого. Так, в обновленной форме священной римской империи возродилась в средние века идея древнего мира; языческий orbis terrarum превратился в tota christianitas. По вопросу о том, кому принадлежит право быть носителем светской и духовной власти, возникло разногласие: в Зап. Европе признавали таковыми римского (немецкого) императора и папу; на греческом Востоке — византийского императора и патриарха (точнее: собор духовных лиц). Названия западной и восточной империи — лишь обозначение реальных фактов, но не идейных, ибо и та, и другая империя считала только себя единою, всемирною, исключая возможность существования другой. Отсюда раскол политический и церковный, противопоставление православного Востока латинскому Западу. Императоры византийские видели в Карле Вел. бунтовщика, дерзкого узурпатора; ни за Оттонами, ни за Гогенштауфенами они не признавали прав на императорскую корону; германо-романский мир платил им тою же монетою; параллельно этому, представители церквей слали проклятия один другому. Обе стороны были искренно убеждены в собственной справедливости и в этом смысле воспитывали людей своего круга. Таким образом католические народы восприняли мысль, что "Священная Римская Империя Немецкой нации", с папой и императором во главе, есть настоящая законная представительница истинного царствия на земле; народы православные, наоборот, видели в византийском императоре своего верховного главу, а в патриархе константинопольском, совместно с другими — истинного представителя вселенской церкви. Под углом этих последних воззрений воспитывалась и Россия. До XV в. она считала себя покорною дщерью константинопольского патриарха, а в византийском императоре видела верховного блюстителя общественной правды. Константинополь стал в глазах русских как бы вторым Римом. Со второй половины XV века во взглядах русского общества произошла значительная перемена. Флорентийская уния (1439) пошатнула в самом корне авторитет греческой церкви; обаяние Византии, как хранительницы заветов православия, исчезло, а с ним и право на главенство политическое. Последующее падение Константинополя (1453), понятое как Божия кара за отпадение от веры, еще более укрепило новый взгляд. Но если "Второй Рим" погиб, подобно первому, то с ним еще не погибло православное царство, потому что оно никогда не может погибнуть. Из того, что сосуд разбит, еще не следует, чтобы иссякло и его содержание: истина, хранимая в сосуде, бессмертна. Бог мог попустить неверных покорить греков, но Он никогда не допустит стереть с лица земли истинную веру и дать над ней торжествовать латинянам или измаильтянам. Правая вера — вечная, неумирающая; иссякнет она — тогда и миру конец. Но мир пока еще существует, и потому разбитый сосуд должен быть заменен новым, чтобы воплотить вечную истину и снова дать ей внешние формы существования. Таким новым сосудом, новым Т. Римом и является Москва. — Освобождение от татарского ига, объединение разрозненных мелких уделов в большое Московское государство; брак вел. кн. Иоанна III на Софии Палеолог, племяннице (и как бы наследнице) последнего византийского императора; успехи на Востоке (завоевание царств Казанского и Астраханского) — все это оправдывало в глазах современников представление о праве Москвы на такую роль. На этой почве сложился обычай коронования московских государей, принятие царского титула и византийского герба, учреждение патриаршества, возникновение трех легенд: а) о бармах и царском венце, полученных Владимиром Мономахом от византийского императора Константина Мономаха (офиц. ссылка — в 1547 г.); б) о происхождении Рюрика от Прусса, брата римского кесаря Августа, и в) о белом клобуке: клобук этот, как символ церковной независимости, император Константин Вел. вручил римскому папе Сильвестру, а преемники последнего, в сознании своего недостоинства, передали его константинопольскому патриарху; от него он перешел к новгородским владыкам, а потом к московским митрополитам. Первые два Рима погибли, третий не погибнет, а четвертому не бывать. Литературное выражение мысль эта нашла у старца псковского Елеазарова монастыря Филофея, в посланиях к вел. князю Василию III, дьяку Мисюрю Мунехину и Иоанну Грозному. Новое положение вызывало новые обязательства. Самодержавно-царская, автокефально-православная Русь должна хранить правую веру и бороться с ее врагами. В этом направлении одно время ее поддерживал и сам латинский Запад: римские папы старались поднять московских государей против турок, пропагандируя мысль, что русские цари — законные наследники Византии; в том же духе действовала и Венеция. Теория Т. Рима до конца XVII ст., а именно до войн с Турцией, не выходила из сферы отвлеченных вопросов: но и позже она никогда не получала характера определенной политической программы, хотя некоторое отражение ее и слышится: более слабое — в правительственных заявлениях во время освободительных войн России с Турцией на Балканском п-ове, более сильное — в воззрениях славянофилов.
Литература. "Полн. Собр. Русск. Лет."; Яковлев, "Сказания о Цареграде (СПб., 1868); Терновский, "Изучение византийской истории и ее тенденциозное приложение к древней Руси" (Киев, 1874—76); Прозоровский, "О регалиях, приписываемых Владимиру Мономаху" ("Труды III археолог. съезда", т. II; сравн. его же в "Записках отд. рус. и слав. археологии рус. арх. общ.", т. III); Жмакин, "Один из литерат. памятников XVI в." ("Журн. Мин. Нар. Пр.", 1882, № 6); Иконников, "Опыт исследования о культурн. значении Византии в русск. истории" (Киев, 1869); Успенский, "Как возник и развился в России восточный вопрос" (СПб., 1887); Каптерев, "Характер отношений России к правосл. востоку в XVI и XVII ст." (М., 1885); Дьяконов, "Власть московских государей" (СПб., 1889); Pierling, "La Russie et l'Orient" (П., 1891; рус. пер., СПб., 1892); Жданов, "Русский былевой эпос" (СПб., 1895); Шахматов, "Путешествие М. Г. Мисюря Мунехина на Восток" ("Известия отд. рус. языка и сл. Академии Наук", 1899, т. IV, кн. 1); Голубинский, "История русской церкви" (М., 1900, т. II, первая половина, стр. 458—468); Малинин, "Старец Елеазарова монастыря Филофей и его послания" (Киев, 1891; новейшее и самое полное исследование вопроса; ср. его же статью о Филофее в "Трудах Киевск. Дух. Акад.", 1888, № 5). Послания Филофея см. в "Правосл. Собеседнике", 1861, т. II; 1863, т. III, в упомян. статье Жмакина и в книге Малинина.
Е. Шмурло.
