Книга: Головачев Виктор Филиппович, Шишков Александр Семенович «Война со Швецией 1788-1790 гг.»

Головачев, Виктор Филиппович

— мор. историк; окончил мор. корпус. офицером в 1838 г., плавал в Черн. и Балт. морях; в 1845 г. переименован из лейт-тов в штабс-капитаны и назначен преподавателем математики в Моск. кадетск. корпус; в 1848 г. вышел по болезни в отставку, в 1852 г. поступил в Имп. Публич. библиотеку с переим-нием в тит. сов.; затем служил по мин-ству Двора, в 1860 г. оставил и эту службу, а в 1868 г. занял должность переводчика в учен. отд-нии мор. техн. комитета; давно уже работая в журнале "Мор. Сб.", в 1879 г. был назначен помощником ред-ра; произведенный в д. с. с., в 1884 г. вышел в отставку и уехал за границу; в 1899 г. вернулся в Россию и умер в 1904 г. Многолет. литер. деятельность Г. была посвящена почти исключительно мор. делу и гл. обр. истории флота; перу его принадлежат, м. проч., след. труды в "Мор. Сб." и др. поврем. изданиях: "Норманны в Америке"; "Военно-судное дело, производившееся на англ. корабле в Портсмуте"; "Финлянд. коммерция и коммерч. флот в 1863 г."; "Действия рус. флота в войне с шведами в 1788—90 гг."; "История Севастополя как рус. порта"; "Чесмен. сражение в его полит. и стратег. обстановке и рус. флот в 1769 г."; "О значении флота для России на основании истории"; ряд очерковпо англо-бурской и русско-японской войне в "Мор. Сб." и мн. др.

{Воен. энц.}

Источник: Головачев, Виктор Филиппович

Шишков Александр Семенович

Шишков (Александр Семенович) - писатель и государственный деятель, родился в 1754 г. О годах его детства и о его первоначальном воспитании мы не имеем никаких сведений, но весьма вероятно предположение биографов, что именно к этому периоду жизни Шишкова нужно отнести первые зародыши тех патриотических и религиозных чувств, которые так ярко проявляются в позднейшей государственной и литературной деятельности Шишкова. "Скорее всего, - говорит Стоюнин , - он воспитывался при тех же условиях, при которых воспитывались и некоторые из его сверстников, почтенных деятелей в общей русской жизни второй половины XVIII века, как, например, Фонвизин, Державин и др. В них развивались религиозное чувство и мысль под влиянием чтения религиозных книг, священной истории и Четьи-Минеи, а с этим вместе и ухо роднилось с церковным языком; развивалась и любовь к природе под влиянием близких отношений к ней, развивалась любовь к человеку под впечатлениями любящей родной семьи, развивалась любовь к родине под впечатлением рассказов о славных и громких прошедших временах Петра, под впечатлением народных песен, а может быть, и звучных од Ломоносова и других стихотворцев". С этой домашней подготовкой Шишков поступил в морской кадетский корпус, где был директором его свойственник И.Л. Кутузов . В 1771 г. Шишков вышел в гардемарины и был вместе с товарищами отправлен в Архангельск, а в следующем году произведен в мичманы. В 1776 г. Шишков был назначен на фрегат "Северный Орел", который должен был из Кронштадта провести кругом через Средиземное море и Дарданеллы три других корабля (под видом купеческих) в Черное море. Путешествие продолжалось целых 3 года, познакомило Шишкова с тогдашним положением Италии, Греции и Турции. Характерно, что одно из этих путевых впечатлений было первым импульсом враждебного отношения к французам, которое впоследствии окрасило почти всю литературную деятельность Шишкова. "Мы видели, - рассказывает он, - несколько новейших греческих часовен с написанными на стенах их изображениями святых и не могли надивиться буйству и злочестию безбожных французов, которые, заходя иногда в сей порт, не оставили ни одной часовни без того, чтобы не обезобразить лиц святых и не начертать везде насмешливых и ругательных надписей. Удивительно, до какой злобы и неистовства доводит развращение нравов! Пусть бы сами они утопали в безверии; но зачем же вероисповедание других, подобным им христиан ненавидеть? Для чего турки не обезобразили сих часовен? Для чего не иной язык читается в сих гнусных надписях, как только французский?" По возвращении из заграничного плавания Шишков был произведен в лейтенанты и назначен в морской кадетский корпус для преподавания гардемаринам морской тактики. К этому времени относится начало литературных занятий Шишкова: отчасти эти занятия связаны с педагогической службой Шишкова (перевод французской книги "Морское искусство" и составление треязычного морского словаря), отчасти же их можно считать результатом самостоятельного интереса Шишкова к литературе. К последней категории относятся перевод французской мелодрамы "Благодеяния приобретают сердца" и немецкой "Детской библиотеки" Кампе. Последняя книжка, состоявшая из нравоучительных рассказов для детей, в стихах и в прозе, имела большой успех, по ней долго обучали детей грамоте. "Книжка моя, - говорит Шишков, - простым своим слогом увеселяла детей и наставляла их в благонравии; они многие в ней стихи наизусть читали, и родители их принимали оную благосклонно, так что в течение шестнадцати или семнадцати лет была она троекратно издана". К начальному периоду литературной деятельности Шишкова относится небольшая пьеса "Невольничество", написанная в 1780 г. для прославления императрицы Екатерины , пожертвовавшей значительную сумму денег для выкупа в Алжире христианских невольников. Литературные и педагогические труды Шишкова были прерваны в 1790 г. войной со Швецией: в чине капитана второго ранга Шишков командовал фрегатом "Николай", который входил в состав эскадры Чичагова . После этой короткой и неудачной войны Шишков поселяется в Петербурге и отдается научным занятиям по морскому делу. В 1793 г. был издан его перевод "Морской тактики" и, поднеся эту книгу великому князю Павлу Петровичу как генерал-адмиралу, Шишков приобрел его расположение, которое еще более возросло, когда Шишков согласился принять должность правителя канцелярии по морской части при князе Зубове только после разрешения великого князя. По вступлении на престол император Павел немедленно произвел Шишкова в капитаны 1 ранга, пожаловал ему 250 душ в Кашинском уезде, затем произвел его в эскадр-майоры и в генерал-адъютанты, но после всех этих милостей Шишков в 1798 г. постигла опала: он был удален от двора, причем, однако, был произведен в вице-адмиралы, пожалован орденом Анны I степени и назначен членом адмиралтейской коллегии. В 1801 г. Шишков приветствовал нового императора радостной одой, но скоро оказалось, что люди его воззрений уже устарели, не подходя требованиям Александра . После учреждения министерств и назначения морским министром Чичагова, Шишков явно выражает свое несочувствие некоторым новым распоряжениям, за что опять подвергается опале. Устранившись таким образом от активного участия в государственной жизни и став в ряды недовольных, Шишков отдается литературным занятиям, в которых его староверство отчасти может быть объяснимо и личными причинами. Выбранный еще в 1796 г. в члены российской академии, Шишков углубился в изучение церковнославянского языка, причем руководил господствовавшим в то время этимологическим направлением. Под влиянием подобных занятий, он очень скоро стал смотреть на себя, как на авторитетнейшего представителя филологии, но когда при удалении от государственных дел усилились его занятия лингвистические, они обратились для него в орудие своеобразной национальной публицистики. Он был недоволен всякими нововведениями, а их было много. "Он злобился, - говорит Стоюнин, - против молодых администраторов, которые получили нерусское воспитание; злобился против Карамзина, который не совсем благосклонно отнесся к слогу прежних русских писателей, назвав его славяно-русским, и который только за слогом новейшим признал некоторую приятность; злобился на него и за новые идеи, которые им вносились в литературу, и за то, что некоторые новые распоряжения администрации оправдывались им в новом его журнале". Заботясь, как член российской академии, о сохранении чистоты русского языка, Шишков решился выступить против литературных новшеств, а вместе с тем и против источника этих новшеств, против подражания французам. На этот мотив он указывает в своем знаменитом "Рассуждении о старом и новом слоге российского языка" (СПб., 1803). Повторяя, в сущности, обычные нападки литературы Екатерининского времени, Шишков говорит: "Какие знания можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них сим постыднейшим из всех невежеств, как бы некоторым украшающим их достоинством хвастают и величаются. Будучи таким образом воспитываемы, едва силою необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего, нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные". Отмечая этот недостаток "знатных бояр и дворян" и забывая, что из них никто почти литературой не занимался, Шишков тем не менее здесь видит причину всяких нововведений в русской литературной речи, причину пренебрежения к церковнославянскому языку, вследствие чего "в нынешних наших книгах господствует странный и чуждый понятию и слуху нашему слог". "Кто бы подумал, - восклицает Шишков, - что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего (т.е. церковнославянский язык), начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка". Пренебрежительно относясь к церковнославянскому языку, который, по мнению Шишкова, тожествен с русским, новые писатели целиком переносят французские слова, составляют новые слова и речения по образу французских, придают словам, уже прежде существовавшим, новое, не свойственное им значение. "Между тем как мы занимаемся сим юродливым переводом и выдумкой слов и речей, нимало нам несвойственных, многие коренные и весьма знаменательные российские слова иные пришли совсем в забвение; другие, невзирая на богатство смысла своего, сделались для непривыкших к ним ушей странны и дики; третьи переменили совсем знаменование и употребляются не в тех смыслах, в каких сначала употреблялись. Итак, с одной стороны, в язык наш вводятся нелепые новости, а с другой - истребляются и забываются издревле принятые и многими веками утвержденные понятия: таким-то образом процветает совесть наша и образуется приятность слога, называемая французами elegance!" Для того чтобы показать образцы хорошего слога, Шишков в свое "Рассуждение" внес из Четьих-Миней житие Минодоры, Митродоры и Нимфодоры, прибавил к нему объяснительный словарь славянских слов, сравнение ломоносовской оды "Иов" с книгой Иова. Благодаря таким добавлениям, сочинение Шишкова, как он сам признавал, "вышло в неустроенном виде и составе". В научном отношении это сочинение было весьма слабо, и для многих современников ясна была несостоятельность нападок Шишкова на новое литературное направление, тем более что в подкрепление этих нападок Шишков выставлял странную мысль о тождестве русского и церковнославянского языков. Указав в "Прибавлении к рассуждению о старом и новом слоге российского языка" (СПб., 1804) разные промахи карамзистов Макарова и Мартынова, Шишков издал в 1810 г. рассуждение "О красноречии Святого писания" и в этом сочинении упорно отстаивает тожество старого и нового языков. "Отколе, - спрашивает он, - родилась неосновательная мысль сия, что славянский и русский язык различны между собой? Ежели мы слово "язык" возьмем в смысле наречия или слога, то, конечно, можем утверждать сию разность; но таковых разностей мы найдем не одну, многие: во всяком веке или полувеке примечаются некоторые перемены в наречиях... Что такое русский язык отдельно от славянского? Мечта, загадка. Не странно ли утверждать существование языка, в котором нет ни одного слова? Между тем, однако ж, невзирая на сию несообразную странность, многие новейшие писатели на сем точно мнимом разделении основывают словесность нашу". Славянский язык Шишков считает языком книг духовных, а русский - находит в книгах светских. В этом и состоит вся разница двух языков, а поэтому нельзя их так разделять, как это делают новые писатели. Свое "Рассуждение о старом и новом слоге" Шишков через министра народного просвещения поднес государю и был осчастливлен, по его словам, одобрением; также "похвалили его усердие" и многие духовные и светские особы, и ободренный этим сочувствием, Шишков становится весьма деятельным: с 1805 г., по его мысли, российская академия издает "Сочинения и переводы", в которых он помещает свои оригинальные и переводные статьи, свой перевод "Слова о полку Игореве" и обширнейший разбор Слова. Но все это казалось Шишкову недостаточным для борьбы с новыми писателями, даже его собственное "Рассуждение" представлялось ему "малой каплей воды к утушению пожара", и он решился образовать новую академию для подготовки молодых писателей. Один из его младших современников, Жихарев сообщает об этом следующее: "Шишков очень долго толковал о пользе, какую бы принесли русской словесности собрания, в которые бы допускались и приглашались молодые литераторы для чтения своих произведений, и предлагал Г.Р. Державину назначить вместе с ним попеременно, хотя по одному разу в неделю, литературные вечера, обещая склонить к тому же А.С. Хвостова и сенатора И.С. Захарова , которых дома и образ жизни представляли наиболее к тому удобств". Так начались в 1807 г. частные собрания литераторов партии Шишкова, а в 1810 г. эти собрания стали публичными, под именем "Беседы любителей русского слова". Целью "Беседы" (см. III, 628) было укрепление в русском обществе патриотического чувства при помощи русского языка и словесности: "торжество отечественной словесности, по замечанию одного современника, должно было предшествовать торжеству веры и отечества". Чтобы влиять на публику, было предпринято издание "Чтений в Беседе любителей русского языка", причем материал для "Чтений" доставлялся главным образом Шишковым: здесь было напечатано упомянутое выше "Рассуждение о красотах Святого писания", здесь же помещены "Разговоры о словесности" и "Прибавления к разговорам". В "Разговорах" была, между прочим, высказана любопытная мысль о важности изучения народных песен. "Народный язык, очищенный несколько от своей грубости, возобновленный и приноровленный к нынешней нашей словесности, сблизил бы нас с той приятной невинностью, с теми естественными чувствованиями, от которых мы, удаляясь, делаемся более жеманными говорунами, нежели истинно красноречивыми писателями". В 1811 г. в "Беседе" было читано Шишковым "Рассуждение о любви к отечеству". Здесь он опять говорил о недостатках русского воспитания того времени. "Воспитание, - доказывал Шишков, - должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к отечеству, точно так же, как я не могу вложить в него чувствований моих к моей матери". "Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастье и несчастье предбудущих времен, и призывает на главу нашу или благословие, или клятву потомков". В "Рассуждении" Шишкова чувствовалось сильнейшее возбуждение патриотизма, а момент был именно такой, когда подобное возбуждение должно было стать особенно ценным. Приближалась тяжелая година Отечественной войны, и император Александр, прочитав "Рассуждение о любви к отечеству", решил снова призвать Шишкова к делам, хотя и не был вообще расположен к нему за его резкие речи и действия в прежнее время. "Я читал рассуждение ваше о любви к отечеству, - сказал Александр Шишкову. - Имея таковые чувства, вы можете быть ему полезны. Кажется, у нас не обойдется без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтобы вы написали о том манифест". Это поручение соединено было с назначением Шишкова на должность государственного секретаря, 9 апреля 1812 г., на место удаленного Сперанского. С этого момента наступает для Шишкова кипучая деятельность: император берет его с собой в Вильну и, находясь при армии, Шишков пишет все важнейшие приказы и рескрипты. Так, им написаны знаменитые приказ армиям и рескрипт графу Салтыкову о вступлении неприятеля в Россию. Первый заключается словами: "не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим об их долге храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На зачинающего Бог!" В рескрипте патриотический тон еще сильнее: "не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их со свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона отечества, сохранение независимости и чести народной принудило нас препоясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем". Эти слова произвели глубокое впечатление на всю Россию, и те же чувства вызывались дальнейшими распоряжениями, редактированными Шишковым: это были - воззвание и манифест о всеобщем ополчении, манифесты и рескрипты по ополчениям, известие об оставлении Москвы русскими войсками, заключавшееся словами: "Боже Всемогущий! Обрати милосердные очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением российскую церковь! Даруй поборающему по правде верному народу Твоему бодрость духа и терпение! Сими да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и спасая себя, спасет свободу и независимость царей и царств!" Патриотическое увлечение Шишкова выражалось в гневных обличительных речах против французов, которых он уподоблял даже "слиянию тигра с обезьяной", в облачениях духа подражания русского общества, и при таком увлечении возможны бывали порой несогласия между императором и государственным секретарем. Так было с "известием из Москвы", занятой французами. "Написав сие, - рассказывает Шишков, - подумал я, что бумага моя не может приятна быть государю, потому что упреки сии (русскому обществу), если не прямо, то отчасти на него падают. Мысль сия остановила меня. Но когда же, - подумал я опять, - и дать ему это почувствовать, как не при нынешних обстоятельствах? Ободренным сим размышлением, решился я идти к нему; но прежде, нежели начать читать, сказал ему: "государь, я не умею иначе говорить, как то, что чувствую. Позвольте мне попросить вас выслушать бумагу мою до конца, не прерывая чтения оной. После того сделайте с нею, что вам будет угодно". - Он обещал это, и я начал читать. По окончании чтения, взглянув на него, приметил я в лице его некоторую краску и смущение. Он, помолчав несколько, сказал мне: "так, правда, я заслуживаю сию укоризну". Если таково бывало иногда положение Шишкова по отношению к самому государю, то с министрами и другими знатными лицами у него нередко происходили крупные столкновения и пререкания. Но началось отступление французов, в декабре император отправился в Вильну, а за ним последовал Шишков. В Вильне он был пожалован орденом Александра Невского, причем в Высочайшем рескрипте было сказано: "за примерную любовь к отечеству". В 1813 г. Шишков сопровождал армию в заграничном походе. В Праге он познакомился со знаменитым славистом, аббатом Добровским, а также с этого времени начинаются его сношения с разными западнославянскими учеными. При своем наивном этимологическом направлении в изучении языка Шишков не мог ценить по достоинству этих новых знакомых, его отношения к ним отличались покровительственным характером, он рекомендует им свои корнесловные домыслы (по которым, например, слова грех, город, гордость, гром и т. п. производились от слова гора), - они как бы соглашаются с ним, но с их стороны видна ирония по отношению к примитивной филологии Шишкова. Тем не менее Шишков основательно судит о важности для России изучения славянства, как это обнаружилось при назначении его министром народного просвещения. В 1814 г. император Александр назначил Шишкова членом государственного совета, а годом ранее - президентом российской академии. Как член государственного совета, Шишков резко проводил свои убеждения консервативно-патриотического характера: он представлял план нового устройства цензуры, критиковал проект гражданского уложения, составленный Сперанским , защищал крепостное право, отрицательно отзывался о деятельности Министерства народного просвещения, говоря: "кажется, как будто все училища превратились в школы разврата, и кто оттуда ни выйдет, тотчас покажет, что он совращен с истинного пути, и голова у него набита пустотой, а сердце самолюбием, первым врагом благоразумия". Как президент российской академии, Шишков продолжал борьбу с новыми писателями, усердно работал над своим корнесловием, проводил традиции "Беседы любителей русского слова". 15 мая 1824 г. Шишков был назначен министром народного просвещения и главноуправляющим делами иностранных исповеданий. В первом же заседании главного правления училищ Шишков высказал, что министерство должно прежде всего оберегать юношество от заразы "лжемудрыми умствованиями, ветротленными мечтаниями, пухлой гордостью и пагубным самолюбием, вовлекающим человека в опасное заблуждение думать, что он в юности старик, и через то делающим его к старости юношей". "Науки, - говорил министр, - изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного... Сверх того, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподносятся в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, нежели пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлением его быть худым и бесполезным или вообще вредным гражданином". В первом же докладе государю Шишков просит Высочайшего позволения составить план, "какие употребить способы к тихому и скромному потушению того зла, которое хотя и не носит у нас имени карбонарства, но есть точно оное, и уже крепко разными средствами усилилось и распространилось". Министерство просвещения он обвинял не только в попустительстве, но даже "во всяком покровительстве и ободрении нравственного зла под названием духа времени". Усилена была цензура, для которой выработан крайне суровый устав; преследовались библейские общества за распространение "карбонарских и революционных книг", в число которых попал даже катехизис Филарета за то, что в нем тексты Святого писания были приведены по-русски. Однако преобразование народного просвещения не могло быть закончено Шишковым: 25 апреля 1828 г. он был уволен от должности министра "по преклонности лет и по расстроенному здоровью". Хотя и были за ним сохранены должности члена государственного совета и президента российской академии; общественная деятельность Шишкова с этого момента может считаться законченной. Он погрузился в свои филологические занятия, не имевшие никакого научного значения и потерявшие даже тот боевой общественный характер, какой они имели раньше. Умер Шишков в 1841 г. См. "Собрание сочинений и переводов А.С. Шишкова" (СПб., 1818 - 39); "Записки, мнения и переписка адмирала Шишкова" (издание Киселева и Ю. Самарина , Берлин, 1870); "Собрание высочайших манифестов, грамот, указов и прочего 1812 - 1816 годов. Издал А.С. Шишков" (СПб., 1816); С.Т. Аксаков "Воспоминания о Шишкове" ("Сочинения", том I); Жихарев "Дневник чиновника" ("Отечественные Записки", 1855); Стоюнин "А.С. Шишков" (СПб., 1880); Кочубинский "Начальные годы русского славяноведения" (Одесса, 1878); Сухомлинов "История российской академии" (том VII); Шильдер "Император Александр I" (СПб., 1899); Рождественский "Исторический обзор деятельности Министерства Народного Просвещения" (СПб., 1902). А. Бороздин.

Источник: Шишков Александр Семенович