Книга: Эдуард Шульман «Полежаев и Бибиков, или Собрание разных бумаг - основательных и не основательных (+ CD)»

Эдуард Шульман

Эдуард Аронович Шульман (род. 1936, Минск) — русский писатель.

БИОГРАФИЯ

С 1944 г. живет в Москве. В 1956—1961 гг. учился в Литературном институте им. Горького. Первая публикация — «Ухтомский рабочий» (Люберцы, 1955, весна). За тридцать лет (при советской власти) обнародовал три рассказа, писал заказные сценарии. Сочинял сценарии для документальных и научно-популярных фильмов. С 1989 эпизодически публиковался — главным образом, под псевдонимом Эд. Шухмин — в советской (журналы «Знамя», «Неман», газета «Московский комсомолец»), а затем и эмигрантской (журналы «Континент», «22») периодике. Вёл рубрику «Некруглая дата» в «Новой ежедневной Газете». Активно печатается, под собственным именем (и, изредка, под псевдонимом Израиль Петров) с начала 1990-х гг.: публикации в журналах «Знамя», «Огонёк», «Сельская молодёжь», «Согласие», «Октябрь», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Лехаим» и др., а также в Интернете. В 1993 году вышли две книги на французском языке (перевод Любы Юргенсон). Первая книга в России, «Еврей Иваныч», издана в 1998 г. (преиздана в 2008 г. как «Еврей Иваныч, или Три псевдонима»). В 2008 г. вышли книги: «Новое неожиданное проишествие, или Портрет художника в юности», «Полежаев и Бибиков, или собрание разных бумаг — основательных и неосновательных», «Те, кому повезло», «Скандал, или Откуда что», «На классических полях, или Сын отечества».

Книга «Полежаев и Бибиков, или собрание разных бумаг — основательных и неосновательных» номинировалась на литературную премию «Русский Букер 2008».

Творчество Шульмана включает собственно художественную прозу, значительная часть которой посвящена жизни российского еврейства, Холокосту, Великой Отечественной войне, и эссеистику на литературные темы — в частности, документальные очерки о писателях второго ряда (например, об Анатолии Каменском, Семёне Гехте), подборки цитат и невыдуманных историй из жизни Виктора Шкловского, Владимира Маяковского и многих других.

Мужской род, единственное число. Непрошедшее время

Скупые строчки биографии. Они больше похожи на анкетные данные и не отражают ЖИЗНИ ПИСАТЕЛЯ ни в малейшей степени. Ни того, что детство его пришлось на военные годы, ни его учебы в литературном ВУЗе Москвы. Ни его встреч с известнейшими людьми кино- и литературного бомонда тех — и более поздних — лет. Нет в них и того, как эти встречи отразились на миросознании личности Эдуарда Шульмана. И совсем ничего нет о его личной жизни. Человек, который пишет, всегда является в некоторой степени загадкой для окружающих. Он может жить рядом, делить с вами хлеб, сопереживать ваши трудности, но это не значит, что он будет понят вами. Или даже самим собой.

Приведем всё же один факт из его творческой биографии. "Было это — страшно вымолвить! — полвека тому назад. Я работал тогда в журнале «Пионер» — заведовал отделом художественной литературы), и то и дело на пороге моего крошечного кабинетика возникали разные посетители, жаждущие стать нашими авторами. Тот, о ком я собрался вам рассказать, был, как это сразу выяснилось, студентом Литературного института, который за пять лет до этого закончил и я. Это был светловолосый паренек с пухлым, как мне показалось, совсем еще детским лицом. — Ну, что там у вас? — не слишком любезно поинтересовался я. — Стихи? Оказалось, что не стихи, а рассказ. Это сразу настроило меня на более благожелательный лад. Рассказ назывался «Авторучка». В верхнем левом углу стояло имя автора: «Э. ШУХМИН». В том рассказе неведомого мне Э. Шухмина была какая-то боль, которая кольнула меня в самое сердце. Наталья Владимировна Ильина, ставшая редактором «Пионера» после Ивантера, интеллигентная женщина, чувствовала и понимала литературу. Но тут — нашла коса на камень. Печатать понравившийся мне рассказ Э. Шухмина она решительно отказалась. Мотивировала так: «Есть литература для детей, а есть литература о детях. Этот рассказ действительно талантлив, но он не для детей, а для взрослых, хотя герой его — ребенок». Дело было совсем не в том, что рассказ Э. Шухмина был о детях, но не для детей. Причина, заставившая ее отвергнуть этот рассказ, заключалась в том, что маленький его герой был непохож на бодрого советского ребенка, уверенно входящего в дружественный ему мир, готовый принять его в свои объятия. Рассказ говорил о хрупкости, уязвимости, незащищенности детского сознания. О неприятии этим сознанием законов холодного, жестокого мира взрослых, обитатели которого делят друг друга на своих и чужих. Не защищенное взрослой логикой и взрослым (печальным) опытом сознание маленького героя этого рассказа не хочет и не может смириться с этим делением. В общем, рассказ не напечатали. Но Э. Шухмин стал ко мне захаживать. Так продолжалось лет, наверное, десять. А потом, в один прекрасный день он явился ко мне с очередной своей рукописью, и я увидал в верхнем ее углу, там, где всегда стояло уже ставшее для меня привычным «Э. ШУХМИН», другую фамилию: «Э. ШУЛЬМАН».

 — Вот как? — сказал я.
- Да, так! - сказал он.»
                                   (Бенедикт САРНОВ. «БЕЗ ЛАДЬИ»)

Напомним, что рассказ так и не был напечатан. Как не были напечатаны впоследствии многие рассказы, эссе, романы и другие произведения Э.Шухмина — Э.Шульмана. Попытки передать чувства писателя, его сомнения, душевные метания, его неуверенность в себе, страдания в кризисный период творческого застоя или, напротив, чувство в момент взлета на пик славы, — в литературе предпринимались неоднократно. Иногда писатели сами делали это, ехидно подсмеиваясь над собой, как, например, Джером К.Джером, или в серьезном ключе — как Джек Лондон. Многие публицисты и литераторы пробовали отобразить характер путем исследований мотиваций его поступков: описывая личную жизнь известных авторов, «раскладывая по полочкам» биографию, надеялись найти тот вдохновенный источник, что питает творческую натуру. Всё бесполезно. Приблизиться к пониманию Автора можно, лишь открыв его книгу.

Эдуард Шульман — одна из самых значительных и в то же время малоизвестных фигур литературы рубежа XX—XXI веков. Мы не делаем в данном случае различия между отечественной и мировой литературой, так как за рубежом он известен, пожалуй, больше, чем в России. Эдуард Шульман всю жизнь свою работал, а не добивался регалий и званий, он не вступал в творческие Союзы, а Творил, находясь рядом с нами, творил свой многогранный мир. И многогранник этот всякий раз сверкает по-новому. В каждой следующей книге — будь то короткие истории, более похожие на анекдоты, или исторический роман, или философское осмысление личности в контексте времени — писатель открывает нам частичку бытия, независимо от того, говорит ли он о стране, человеке или эпохе. Всё его творчество можно мысленно разделить на два пласта — непосредственно авторские произведения и картины из жизни писателей-классиков. Сам Эдуард Шульман считает, что его новеллы о литераторах и литературе находятся на грани собственно литературы и публицистики и являют собой «филологическую прозу». Но автор в своих «исследованиях» пошел на риск — решился импровизировать на темы жизни собратьев-писателей и представил читателю фантазии по поводу реального исторического материала. Пушкин, Лермонтов, Вяземский, Гоголь, Грибоедов, Тургенев, Бабель, Набоков… Для сегодняшнего читателя эти имена — почти легенды. Что мы знаем о них, кроме суммы воспоминаний, документов, писем очевидцев, друзей, друзей их друзей и т. д.? Живое повествование Эдуарда Шульмана, населенное разнородными персонажами — реальными и выдуманными, но объединенными единой авторской мыслью, производит уникальный эффект: перед читателем оживает эпоха. Эдуард Шульман реставрирует время. «Работы эти достаточно специфичны (или — лучше сказать — оригинальны), ибо сочетают в себе художественную прозу (роман-биографию) и исследование, прямое аналитическое проникновение в документальный исторический материал. …Сколько было на свете таких писателей, которые использовали историю и её историческую фактологию лишь с одной целью — придумать вокруг этого что-нибудь своё, неожиданное, завлекательное (а-ля-Дюма!), лишь бы удивить и увлечь читающую публику. Другие писатели докапывались до истины, изучая скучные документы. Были и дотошные реконструкторы, сочинители так называемых „исторических романов“, где правда истории как-то незаметно исчезала за историческими — в целом правдоподобными, но скучными — картинами. Но кто умел сделать высокую литературу из самого процесса изучения и анализа исторического факта? Из самого анализа скучного документа? …Не могу вспомнить такого. Первый пример — Шульман. …Сам по себе документ — ещё не истина. Истина — это, собственно говоря, жизненная аура этого документа, совокупность психологически понятных мельчайших деталей вокруг него. А она-то (эта аура) и не сохраняется во времени, она-то прежде всего и улетучивается без следа. И, поэтому, отгадчик, или реконструктор, истины вынужден придумывать то, что заведомо не сохранилось, но — было когда-то, и — без чего нельзя это бывшее когда-то познать, понять и представить себе в реальности. И Шульман тоже придумывает. Но он придумывает средства объяснения исторического факта, придумывает детали (которые в исторической фактологии практически всегда отсутствуют или очевидно недостаточны). И как раз вот это додумывание средств, приспособлений, деталей, позволяющих дать наиболее правдивую версию исторического факта (наиболее правдивую — из всех возможных в принципе, но, конечно же, в представлении нашего автора, в его субъективном видении), и составляет уникальное мастерство писателя Шульмана.» (Валентин Герман. «ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ»)

«В прозе Шульмана захватывает не столько сюжет, хотя и сюжет тоже (при том, что автор не открывает америк: многое, о чем он пишет, известно нам из Ключевского, Тынянова, не говоря уже о школьных учебниках по истории). Но эти знания, к которым мы привыкли и которые стали нам казаться сами собой разумеющимися, которые слежались и окаменели от долгой невостребованности, — вдруг при чтении поворачиваются и переосмысливаются, словно автор перелопачивает слежавшиеся пласты наших представлений. И на этой перекопанной почве рождаются новые, свежие знания, представления и мысли. Автор втягивает нас в процесс осмысления, вернее, переосмысления того, что казалось нам непреложным. Это умение показать нам Историю, которую мы знали, но не были ею потрясены — потрясает. Потрясает и другое: скрытая за сухой, казалось бы, информацией, иногда ироническая, иногда до сухости документа лаконичная авторская интонация таит такой эмоциональный накал, что читателя порой током пронизывает. Эта проза чрезвычайно энергетически насыщена, что удивительно при ее литературной „сделанности“ и мастеровитости.»

(Анна Масс. «ТРАГИЧЕСКИЙ ПАДЕГРАС»)

Особенность писательской манеры Шульмана, заключается еще и в том, что

«…на предельно динамичные и лаконичные сюжеты он навешивает значительное (особенно в масштабах краткой формы) количество — не то чтобы украшений, но элементов так или иначе для нарративных задач необязательных. Цитаты да аллюзии. Непонятные стихи. Какие-то словесные игры. Эти элементы словно к другому читателю обращены. В принципе постмодернистская идея об идеальном тексте, в котором для каждого читателя предусмотрен свой пласт, свой уровень, достаточно близка тем же Веллеру или Пелевину.» Александр Привалов (Свободная трибуна профессиональных литераторов)

Однако Шульманом всё скрупулёзно, по-аптекарски просчитано до унций. Даже определенная риторичность авторской речи — на самом деле продуманный ход, который, в конечном счете, играет на автора, на его оригинальный стиль, сочетающий художественность и документализм, риторику и глубину мысли. А сюжеты Шульмана аккуратно вбирают в себя чуть ли не всю жанровую палитру литературы: детективную, дамско-мелодраматическую, поп-историческую в духе Радзинского… Но не исчерпываются этим. Такая работа с сюжетом — демонстрирует, в сущности, реакцию профессионала на экспансию массовой литературы, в которой, как всегда, выработанные литературным мэйнстримом достижения принимают гротесковый характер. Любое новое литературное явление видно на фоне устаревшей традиции, когда ее компоненты либо пародируются, либо обновляются (вспомните, что Гоголь сделал с плутовским романом в «Мертвых душах»). Шульман — классик, ибо за внешним подобием упрощенности массовой литературы или наоборот усложненности современного интеллектуального повествования скрывается классическая литературная традиция, идущая из XIX века. Как современники, мы воспользуемся его методом исследования и игнорируя плавное течение времени, вернемся к началу, — где пухлощекий студент-литератор забирает из журнала очередной неопубликованный рассказ с псевдонимом «Э.Шухмин», — а оттуда перепрыгнем через пять десятков лет к сегодняшнему высказыванию Бенедикта Сарнова о писателе Эдуарде Шульмане: «Для меня русская литература тоже — с самого раннего детства — стала моей единственной родиной. И такой же единственной родиной была она и для Э. Шульмана, когда он писал свои повести о Полежаеве, о Лермонтове. Но в процессе той самоидентефикации, которая заставила его перестать быть Шухминым и стать Шульманом, он стал иначе ощущать свои корни. …Раньше он не мог бы написать: „Один местный писатель“. Теперь это странное определение встречаешь у него постоянно. Этим он как бы хочет сказать, что сам он — не местный. Пришлый. Пришедший — неведомо откуда. Из какой-то другой, „не местной“ истории? Из вечности? Понимайте, как хотите…»

Человек, который творит, всегда остается загадкой для окружающих. Таков и Шульман — Реставратор прошлого, русский писатель. Он пока еще не Легенда. Что потом напишут о его жизни и творчестве биографы, исследователи и литературоведы — вопрос. Но настоящий Эдуард Шульман — в его книгах.

КНИГИ

«Полежаев и Бибиков, или собрание разных бумаг — основательных и неосновательных» ― М.: Арт Хаус медиа, 2008. ― 256 с. Автор втягивает нас в процесс осмысления, вернее, переосмысления того, что казалось нам непреложным. Действующие лица — реальные персонажи и вымышленные герои — связаны не только фабулой, но и единым авторским голосом. Живой язык и некоторая парадоксальность делают книгу увлекательным исследованием в духе Бориса Садовского, Юрия Тынянова, Марка Алданова — основоположников жанра. Поскольку литература — область воображения, то исторический роман, реконструкция прошлого, «начинается, — по классической формуле, — там, где кончается документ».

«Новое неожиданное проишествие, или Портрет художника в юности» ― М.: Арт Хаус медиа, 2008. ― 336 с Это сборник новелл, логически объединённых и имеющих общую ёмкость романа. Центральный герой, по определению самого автора, человек (а точнее, люди) военного детства. Но повествование никак не структурировано, ни в географических, ни в хронологических, ни даже в жанровых рамках. Есть какая-то неведомая выемка в пространстве, времени, культуре и социальном устройстве, куда и помещён герой.

«Еврей Иваныч, или Три псевдонима» ― М.: Арт Хаус медиа. 2008. ― 428 с. Книга о русском еврее, история семьи и страны. В нее входят рассказы, повести, маленький роман, эссеистика. Кто-то подвергся раскрестьяниванию, кто-то — расказачиванию, а кое-кто — разъевреиванию. И все скопом — расчеловечиванию. Но литература — как раз человеческое занятие. Задача её — воплотить, вочеловечить.

БИБЛИОГРАФИЯ

Критические статьи

• Бенедикт Сарнов. «БЕЗ ЛАДЬИ»
• Валентин Герман. «ЕВРЕЙ ИВАНЫЧ»
• Анна Масс. «ТРАГИЧЕСКИЙ ПАДЕГРАС»

• Александр Привалов. О тексте Эдуарда Шульмана «Время полукровок»
• Юлия Рахаева «Эдуард Шульман. Полежаев и Бибиков, или Собрание разных бумаг»

Ссылки

• Эдуард Шульман на сайте «Новая литературная карта России»
• Эдуард Шульман в «Журнальном зале»

Источник: Эдуард Шульман